Спасибо большое проголосовавшим - очень приятно, что вы есть(:
Так вооот... первый кусочек грусти-печали: читаем здесь.
Жизнь на кончиках пальцев
29.05.2012
Дышать было трудно. Очень хотелось кричать, но почему-то не получалось. Щеки были мокрые от слез и еще чего-то липкого. Страх. Боль. Адский жар, сжигающий брови. И снова страх. И снова боль. Боль. Боль...
Она проснулась в ледяном поту. И поняла, что кричит, но не слышит своего крика. Сдирая с себя одеяло, пыталась вдохнуть поглубже. Почувствовать себя снова живой.
Внезапно ощутила, как ее хватают за запястья. Вздрогнула, но прохладное прикосновение успокоило. Она не стала сопротивляться, дала себя выпутать из противно-горячего одеяла, потрогать лоб, легко погладить по голове. В комнате стало свежее - открыли окно. Пот больше не катился градом, и дышалось почти спокойно. Даже сердце немного поумерило темп.
Сколько еще это будет ей сниться? Сколько она еще будет просыпаться от этого кошмара? Сколько будет проживать этот проклятый миг?! Поначалу она даже не спала: не могла, боялась. Плакала, просила больше так не делать, когда ей вкалывали снотворное и ЭТО снова повторялось... Но потом как-то привыкла. Насколько это вообще возможно...
Прохладные руки снова легли на лоб. Эта прохлада уже в который раз спасала ее. Жаль, она не могла ее видеть, свою спасительницу: темнота вокруг не давала, давила на глаза. Тогда она просто положила свою руку сверху. И прошептала: спасибо... И, как и всегда теперь, ничего не услышала. Но, когда ты не один, уже не так страшно.
Она знала, что ей что-то говорят, пытаются подбодрить, успокоить. Прерывистое дыхание рядом это подтверждало. Она чувствовала его кожей. Это, кажется, единственное, что ей осталось. Единственное, что еще связывало ее с этим миром...
Руку убрали, кровать легонько завибрировала, избавляясь от лишнего веса. "Пошла за лекарствами",- подумалось ей. Ну что ж... это неизбежно. Она ненавидела уколы и капельницы, недолюбливала противные микстуры и таблетки. Единственное, что она любила - желтые кругленькие витаминки, сладкие снаружи и кислые, когда их разгрызешь; и белые плоские аскорбинки, такие приятно шершавые на языке. Их ей часто приносит дядя. Он и сегодня обещал прийти...
Ветер взметнул волосы - кто-то открыл дверь, устроив сквозняк. Принесли утренние лекарства. Или нет. Даже непонятно, какое сейчас время суток. Кажется, что ночь, но это чувство обманчиво. Теперь очень сложно отличить утро от ночи, а пятна дневного солнца, от горящей в комнате лампы. Теперь это практически невозможно. Но она пыталась. Просто потому, что иначе не могла.
Ее снова взяли за руку и на ладони медленно пальцем вывели "доктор". Она научилась это понимать, это было не так уж сложно. Хуже было лишь осознание, что так будет всегда. Она не хотела этого. Снова услышать шум ветра, пение птиц, хотя бы собственный голос! - вот было одно из жгучих желаний, терзавших ее с ТОГО САМОГО момента...
"Здравствуйте, доктор",- вежливо сказала она, надеясь, что может сейчас, именно сейчас она услышит... Но нет, мир оставался безмолвным, а на руке снова старательно начали выводить "лекарства". Все-таки лекарства.
"Уже утро?",- ей хотелось знать. "Да". Кончик пальца был твердый, мозолистый. Она не знала, как зовут этого доктора - ей никогда не говорили, но по этому прикосновению и едва уловимому запаху, примешивающемуся к обычному запаху больницы, она безошибочно его узнавала. "Хорошо. Я готова",- после этих слов должна была последовать утренняя капельница, пара-тройка таблеток и завтрак. Интересно, что сегодня на завтрак? Сырники или манная каша? Или, может быть, творог? На удивление, ей все это нравилось, но когда ешь одно и то же изо дня в день... Надоело, просто надоело.
Пока доктор ставил капельницу (те же мужские пальцы, но уже в резиновых перчатках), медсестра (руки прохладные) тронула ее за подбородок. Это означало, что нужно открыть рот. "Все-таки, манка". После нескольких ложек она, как и дня три назад, да и еще раньше до этого, сказала, что хочет сама. Эта кормежка с ложечки раздражала, и пусть она была благодарна за то, что с ней так возятся, но хотелось самостоятельности. Хотя бы в этом.
Пауза была слишком длинной. Она как всегда силилась услышать, как они... спорят? обсуждают? А может быть, они просто молча многозначительно переглядываются, и она зря старается?
Вдруг ожидание кончилось: до руки сначала просто дотронулись, а потом вложили в нее ложку. На колени опустился поддон, и вторую руку осторожно подвели к самому краю тарелки. Она ухватилась за нее, как за сокровище: ей разрешили!
Первая ложка прошла немного мимо, испачкав вязкой жижей щеку. Да, координация хромает. Но улыбка все равно расползалась по лицу. Ее аккуратно вытерли, и вторая ложка каши отправилась в свой полет. Так смешно было представлять ее, как ракету, чувствовать себя маленькой. Третья, четвертая, пятая... Так и весь завтрак пролетел незаметно. Напоследок ей дали гренку и чай. После двухнедельного мучения со сладким чаем и неоднократных просьб ей стали класть в кружку лимон. И как приятно было его достать и съесть. К концу завтрака она была почти счастлива. И только уже когда сквозняк снова всколыхнул воздух, она вспомнила: "Спасибо, спасибо большое!" И ей даже показалось, что откуда-то издалека донеслось "всегда пожалуйста, милая...".
Как и говорила - очень жду ваших замечаний, мои дорогие ПеЧенюшки и мимокрокодилы(;
Upd
Продолжение намба раз***
День. Что можно делать целый день, не имея возможности ни слышать, ни видеть? Только думать. И еще рядом с кроватью на тумбочке всегда было немного пластилина. Она мяла его, когда думала. Не лепила ничего определенного, просто месила, вытягивала, катала и снова месила. Первые две недели мысли крутились только вокруг аварии и того, какая она стала. И еще, хотя она старалась не вспоминать, ее мучили мысли о родителях. О тех, кто не выжил в той аварии.
Иногда ей казалось - это наказание, иногда - нелепая случайность, несправедливость. Сейчас было почти все равно. Только хотелось, чтобы это однажды оказалось сном. Чтобы она проснулась от голоса мамы, зовущей на завтрак. Чтобы папа как всегда назвал ее засоней и сказал, что сегодня он их подвезет. Как и в ТОТ день. Но чтобы машина оказалась сломана, или чтобы мама уговорила папу ехать через объездной путь, или чтобы они просто благополучно доехали. Чтобы ничего ТОГО не было. Просто чтобы все было хорошо...
Щеки мокрые, и где-то в груди давит. Она быстро вытерла слезы - не хотела, чтобы кто-то видел. Она и так наплакалась перед всеми. Не хотелось расстраивать всех тех, кто за нее переживал, ну и, в первую очередь, не хотелось быть слабой. Может это и не правильно, но она чувствовала именно так.
Сегодня дядя должен был приехать раньше - у него был выходной. Сегодня она почти весь день может с ним гулять. Она уставала постоянно лежать в кровати. Ходить по комнате получалось только тайком (это было запрещено) и когда не было капельницы. В первый раз поднявшись на ноги после аварии, она чуть не упала. Тогда ее сначала вели, поддерживая с обеих сторон, а потом и вовсе вынесли на улицу на руках - ей нужен был свежий воздух. Потом уже пошло полегче, но все равно, каждый раз вставая с постели, она чувствовала противную слабость. Надо было просто привыкнуть, немного постоять на месте, и тогда она снова могла идти, всего лишь держась за чью-то надежную руку, чтобы просто знать направление.
Немедленно захотелось гулять. "Где же дядя? Быстрей бы...".
Думать уже ни о чем не хотелось. Ужасно раздражало отсутствие нормального общения. Да с этим она могла бы смириться. Но книги! У нее как будто где-то зудело, так хотелось почитать. Ее уже начали обучать азбуке слепых. Но это происходило редко (когда врачи были свободны) и шло туго - все никак не получалось почувствовать, сколько же пупырышек под пальцем! Они были слишком маленькие. Эта наука до сих пор казалась ей чем-то фантастическим, но отсутствие других альтернатив настраивало на безоговорочную победу. "Только бы дядя догадался попросить у врачей сам позаниматься со мной. Хотя, что это я? Я сама ему скажу". Эта простая мысль вдруг привела в неописуемый восторг. Она еще может говорить! Ее слышат! Это ведь такое чудо...
Еще часа два она просто маялась. Один раз даже поднялась и обошла кровать, стараясь не отпускать спинку. Не помогло. Хотелось на улицу. Из пластелина уже было сделано кольцо и водружено на палец. Очередь была за браслетом, когда она поняла, что уже не одна в комнате. Замерев ненадолго, она тихо спросила: "Дядя?" И тут же оказалась сжата в сильных мужских объятиях. В такие моменты она всегда смеялась. Просто как будто маленькое солнышко загоралось внутри. Было тепло, уютно, спокойно. И еще радостно.
Отпускать дядю не хотелось, но ведь иначе она и погулять не сможет, верно? Так что пришлось. Первым делом на ее раскрытой ладони оказались три маленьких шарика - витаминки. Она отправляла их в рот по одной, раскусывала и начинала с расстановкой рассасывать, катая на языке и морщась от кислоты. Наверное, дядя смеялся, глядя на нее. Наверное. Она не знала точно, но почему-то ей так казалось.
Потом они вместе переобувались(то есть дядя ее переобувал, а она лишь пыталась помочь, по большей части мешая).
Потом он взял ее за руку, побуждая встать. Немного постояли, давая ей привыкнуть, и наконец двинулись за пределы комнаты - наружу, на улицу.
Пока шли, она тихо рассказывала, как дела... "Знаешь, сегодня я проснулась поздно. Кажется. А может и рано... хотя, не важно. Представляешь, мне разрешили самой поесть! Я так рада! И даже чуть спасибо не забыла сказать, вот... Почему-то, когда ела, вспомнилось, как в рекламе ребенка кормили: ракета отправляется в полет! Оооткрыть люки! Помнишь? Смешно так. А еще я молодец - я колечко смастерила, видел? Хочешь, потом и тебе сделаю. А у тебя интересно, как дела? Надеюсь, хорошо. И еще я подумала, что ты мог бы со мной позаниматься. Ну, с азбукой слепых. А то сложновато... Заранее спасибо. И еще сегодня ела гренки! Ммм..."
На улице было тепло от жарящего солнца, но ветер старательно пытался нагнать холоду и трепал волосы и одежду. Пара до сих пор непривычно коротких прядей лезли в глаза - ее постригли сразу же, как привезли сюда. Очнулась она уже с короткими волосами. Было обидно - она недавно приняла решение их растить, концы уже почти доставали до середины спины.
Походив минут десять присели на скамейку. "Давай играть в вопросы?"- предложила она и тут же ощутила легкое пожатие теплой большой мужской ладони. Эту игру она придумала давно. Быстро поняв, что выписывать ответы на некоторые ее вопросы на руке слишком долго, она решила пойти другим путем. В очередной раз сидя на скамейке она предложила задавать дяде совершенно разные вопросы, но лишь те, на которые можно ответить односложно: "рядом гуляют женщины? а дети? Скамейка синяя? красная? ты сегодня в хорошем настроении?" А ему предлагалось отвечать... рукопожатием. Один раз - да, два раза - нет. Вот и вся игра.
"У тебя все хорошо?" Одно короткое пожатие. Это хорошо... "Вокруг много людей?" Двойное рукопожатие. Здесь всегда немного людей. Она привыкла. "А кто-нибудь в синем есть?" Да... "А в красном?" Да... "В фиолетовом?" Пауза и двойное пожатие. "Ну и ладно. А лысые есть?.."
Все эти глупые вопросы отвлекали, даря возможность не думать и молоть всякую чушь. А еще это поднимало настроение. Особенно когда оно было хуже некуда. Как позавчера. Но сегодня это просто традиционное развлечение - сегодня настроение куда как приподнятое.
"Дядь... а ты помнишь фотографию папы с мамой, где они в лесу? Она еще в деревянной рамке стоит, на комоде в спальне. Принеси ее мне ...пожалуйста." Единственный минус, когда задаешь вопросы не думая - можно сказать что-то совершенно неожиданное. И не обязательно приятное. Слова вылетели внезапно, даже картинка появилась позже: вот они - папа и мама, обнимаются, улыбаются. Четко, как в жизни.
Мужская рука разжалась, но она вцепилась в нее, как в спасительную соломинку. "Я... я знаю, я ничего все равно не вижу, но я хочу... хочу, чтоб она была у меня. Ладно? Я... я..." Даже не слыша своего голоса, она чувствовала, что он срывается. Нечто, подкатывающее к горлу мешало нормально говорить. Глаза горели. Но она боялась их тереть, боялась выпустить хоть на миг эту теплую руку. Спустя мгновение она уже плакала. Снова позорно плакала в надежных объятиях единственного оставшегося у нее родного человека.
Позавчера у нее почти так же неожиданно возникла мысль: а может покончить с собой? И какая-то она была ленивая, меланхоличная. Будто об уроках думала - делать или нет. Только как это сделаешь? Она вроде на первом этаже, ножей ей не дают, таблеток рядом не оставляют. Только если задушиться. Глупости какие.
Позавчера она не хотела есть и спать. А зачем?
Позавчера ей вообще не хотелось двигаться.
Позавчера...
Наконец отстранившись и утерев нос, она молча встала, потянув за собой дядю. Надо пройтись. И чтобы ветер обязательно в лицо. А еще хотелось побежать. Боже, как хотелось побежать! Когда-нибудь, ей разрешат... Да где же чертов ветер, когда он так нужен?!
А ветер внезапно стих, лишь изредка шурша листьями по асфальту. Солнце жарило макушку, а рядом пели птицы, настраивая на миролюбивый лад. Сначала она шла так быстро, как только могла, изображая буксир, но постепенно замедляла шаг, успокаиваясь. Глупо сорвалась. Очень глупо. Стыдитесь, мадмуазель. А ведь листья - это значит, что осень уже близко. Да и это жаркое, просто раскаленное, как сковорода, солнце и пронизывающий порывистый ветер говорят о том же. Она любила осень. За ее яркие краски. За шуршащие тротуары. За эти свихнувшиеся солнце и ветер. Кажется, у нее появилась невиданная возможность возненавидеть осень за все это же. Или утвердиться в своей любви раз и навсегда.
Раз - и навсегда...
А еще она вдруг почувствовала себя совсем-совсем маленькой. Она так же шла по тропинке, слушая шорох опадающих листьев и крепко сжимая большую и надежную мужскую руку. Только рука была другая. И было это давно-давно. Даже будто бы и не в этой жизни, но так хорошо было там, в том осеннем парке ее беззаботного детства. Нет, кажется, ей не удастся возненавидеть осень.